Говорят, что мир всегда стремится к равновесию. И если дается тебе в жизни многое, то ровно столько же и отбирается. И - наоборот.
При получении чего-то происходит нарушение балланса сил, возникает некий диссонанс в порядке вещей во Вселенной, а, как следствие, этакий перекос.
Мироздание, соответственно, тут же стремится выровнять его.
"Все не так страшно, родная, как это может видеться со стороны. И даже, как порой чувствуется изнутри. Это не о моем извечном оптимизме и уверенности в высшей справедливости. Все дело в обычном понимании (и принятии!) мировых законов.
Я не воспринимаю физические страдания, как наказание. Как плату - возможно. За прошлое. Или (и такое, ведь, может быть!) за иное счастливое будущее".
"Но не такой же ценой"...
"А какой?! Я ж - вечная головная боль у моего Мироздания... Ему со мной в разы труднее, чем мне - с ним.
К тому ж, нам ли определять цену?! И нам ли видеть конечный замысел?"
"Да? И твой дядя-вампир в прейскуранте? Как подтверждение той самой пресловутой высшей справедливости?"
"Мне сейчас трудно с этим согласиться, но, наверное, и он.
Если есть ангелы в белых халатах, то должны быть и демоны, рядящиеся в них".
"Ох, мне б твою уверенность"...
"Мне б самой ее!"
... А теперь, собственно, сама история.
Мой светлый ангел, носящий скромный бейджик "хирург-онколог", выполнив все необходимые действа, решил, все же, подстраховаться и направил меня к своему другу - профессору-светиле.
Тот, в свою очередь, изучив привезенное мной заключение, спустил меня ниже - к химиотерапевту.
Если представлять себе чудовище с огнедыдащей пастью, криво загнутыми рогами и торчащими окровавленными клыками-саблями, это значит - никогда не узнать его в лицо.
Настоящий зверь с виду весьма симпатичен...
Только глаза его выдают.
Нет, они не полыхают оранжевым, но их взгляд - взгляд хищника.
Только пища для этого хищника - не мясо убитой им добычи, а боль, отчаяние и страдание.
И самое "рыбное" место для него там, где он может найти все это в переизбытке.
А если вдруг кто-то решает не кормить, то сломить упирающуюся жертву именно здесь - проще простого.
Две недели меня мучили сбором всяческих анализов и дополнительных документов. А когда, наконец, все они оказались в наличии, в дальнейшем лечении было отказано.
Аргумент вполне убедительный: "Вы слишком ослабли, чтобы выдержать жесткую химиотерапию, которая Вас убьет. А без нее Вас убьет болезнь".
"То есть, Вы сейчас хотите сказать, что я обречена?"
"Да, вне всяких сомнений. Теперь Ваше место - в хосписе".
Даже убийца-маньяк, на счету которого десятки невинных жертв, до конца надеется на помилование. Хотя и не заслуживает его по определению.
А что должен чувствовать обычный человек в момент, когда его лишают надежды?
Брависсимо мне.
Я сумела не пролить ни одной слезы. Скорее, из упрямства, чем из-за мужества.
Я молча собрала документы, чувствуя, как жадные глаза шарят по моему лицу, и спокойно (ох, как мне это нелегко далось) направилась к двери.
И только, уже выходя, позволила себе обернуться и спросить:
"Вкусно, правда?"
Свои рыдания я дотащила до машины...
Как-то один мой знакомый назвал меня "стойким оловянным солдатиком". Но я - не стойкая.
Я - упрямая.
Я твердо решила отомстить.
Нет, не жаловаться в Министерство здравоохранения, не ябедничать профессору-светиле, не писать во все инстанции и не подавать в суд. Хотя у меня в руках целая туча козырей.
Моя мстя будет куда изощренней.
Я решила выздороветь.
И, года через два, красивой, румяной и загорелой, войти в кабинет дяди-вампира, крутануться вокруг своей оси, позволив разглядеть меня всю - с ног до головы - и бросить в его перекосившееся лицо:
"На! Отравись!"